"Время от времени вдалеке Ринсвинд видел занятых какой-то работой людей. Насколько ему удалось понять, основу их деятельности составляло перетаскивание грязи с одного места на другое.
А один раз он увидел человека, который, стоя по щиколотку в грязи на затопленном водой поле, держал на веревке вола. Вол щипал траву и время от времени извергал содержимое кишечника. Человек держал веревку. Создавалось устойчивое впечатление, что это его единственное занятие и единственная профессия.
Впрочем, на пути Ринсвинда попадались и другие местные жители. По большей части они толкали тачки, груженные навозом а может, и грязью. На Ринсвинда они не обращали никакого внимания. Подчеркнуто не обращали внимания - минуя его, они пристально изучали динамику перемещения грязи под ногами или волово-кишечные события на полях.
Ринсвинд готов был первым признать, что особой сообразительностью он не отличается. Но даже он не мог не заметить очевидного. Эти люди не обращали на него никакого внимания, потому что в упор не видели людей, путешествующих верхом.
Вероятно, они были потомками людей, которые твердо усвоили: если слишком пристально смотреть на всадника, то можно испытать ряд очень острых ощущений. К примеру, от удара Дубиной по уху. Таким образом, несмотрение на всадников стало наследственной чертой. Те, кто смотрел на всадников взглядом, который мог быть истолкован как «неправильный», жили слишком недолго, чтобы успеть размножиться.
Ринсвинд решил проделать один эксперимент. В следующей с трудом перекатывающейся по грязи тачке была не грязь - в ней ехали люди, человек шесть, расположившихся на сиденьях по обе стороны от огромного центрального колеса. По идее, тачка должна была передвигаться с помощью небольшого паруса, но на деле в качестве ее основной движущей силы выступал главный мотор крестьянского сообщества - чей-то прапрадедушка или, по крайней мере, кто-то очень похожий на чьего-то прапрадедушку.
«Здесь люди будут толкать тачку тридцать миль, и все на миске подгорелого проса вперемешку с говяжьими костями. О чем тебе это говорит? Мне это говорит о том, что кто-то другой жрет вырезку!» - заметил как-то Коэн в разговоре с Ринсвиндом.
Ринсвинд решил поподробнее исследовать общественную динамику, а заодно испытать свои разговорный агатский. Прошло уже несколько лет, с тех пор как он в последний раз разговаривал на этом языке, однако следовало признать, что Чудакулли был прав. Ринсвинд действительно обладал способностями к языкам. Агатский язык состоял из нескольких основных слогов. Смысл зависел от тона голоса, ударения и контекста. Слово, в одной ситуации трактующееся как «генерал », в других случаях могло означать и длиннохвостого сурка, и мужской половой орган, и ветхий курятник.
- Эй, вы! - прокричал Ринсвинд. Э-э... согнуть бамбук? Выражение неодобрения? Э-э...В смысле... Стойте!
Тачка остановилась прямо посреди бескрайней лужи. На Ринсвинда по-прежнему никто не смотрел. Все смотрели мимо него, или вокруг него, или ему под ноги.
В конце концов человек, толкавший тачку, как тот, который точно знает: что ни делай - все равно будешь виноват, пробормотал:
- Что прикажет ваша честь? Впоследствии Ринсвинд глубоко сожалел о том, что сказал в ответ. А в ответ он сказал:
- Значит, так. Отдайте мне всю свою еду и... неохотных собак, понял?
Местные жители удивленно воззрились мимо него.
- Черт. В смысле... упорядоченных пчел?., вид водопада?.. Ах да... деньги.
Пассажиры неловко заерзали и зашушукались. Потом толкавший тачку человек бочком, опустив голову, подошел к Ринсвинду и протянул ему свою шляпу. В шляпе было немного риса, пара сушеных рыбешек и крайне подозрительного вида яйцо. И в больших круглых монетах около фунта золота.
Ринсвинд уставился на золото.
На Противовесном континенте золото встречалось в том же изобилии, что и медь. Этот факт был одним из немногих широко известных фактов о Противовесном континенте. В таких условиях затевать какой-нибудь крупный грабеж Коэну Просто-напросто не имело смысла. Есть предел тому, сколько может унести любой, даже самый сильный, человек. С таким же успехом он мог бы ограбить крестьянскую деревушку и жить до конца дней как король. Больше он все равно не смог бы потратить.
Вдруг до Ринсвинда дошло, что он сделал, и ему стало очень стыдно. У этих людей почти ничего не было, кроме золота.
- Э-э. Спасибо. Благодарю. Да. Просто проверка. Да. Можете взять обратно. Я только... э-э... оставлю себе... престарелую бабушку... бежать боком... о проклятье... одну рыбку.
Ринсвинд всегда находился на самом дне социальной ямы. Независимо от размера этой ямы. Глубина ее варьировалась, однако дно всегда оставалось дном. Но, по крайней мере, яма эта была анк-морпоркской.
В Анк-Морпорке никто никому не кланяется. И если бы ему взбрело в голову подойти к анк-морпоркцу и потребовать все его деньги, то к этому моменту он уже обшаривал бы сточную канаву в поисках своих зубов и скулил от боли в паху, а его лошадь была бы дважды перекрашена и продана человеку, который клялся бы, что лошадь принадлежит ему вот уже двенадцать лет. Сей факт вызвал в нем странную гордость. Из мутных глубин Ринсвиндовой души, раздуваясь, поднималось непонятное чувство. К собственному изумлению, он обнаружил, что это порыв щедрости.
Ринсвинд спешился и взялся за поводья. Лошадь, конечно, полезная тварь, но он привык обходиться без нее. Кроме того, на короткие дистанции человек бежит быстрее лошади, а иногда первый рывок решает все.
- Вот, - произнес Ринсвинд. - Можете ее взять. В обмен на рыбу.
Человек, толкавший повозку, завопил, схватился за ручки и что было силы рванул с места, так что тачка затрещала. Нескольких человек выбросило на землю. Они бросили почти-взгляд на Ринсвинда. тоже заорали и кинулись догонять тачку.
Это похуже плеток будет, сказал Коэн. В империи было кое-что похуже плеток и побоев. Необходимость в плетках просто отпала. Если с людьми твориться такое... Ринсвинд надеялся никогда не узнать, при помощи чего империя управляет своими подданными."
...
"Из-за занавески показалась длинная тонкая рука и подала едва заметный знак. Ринсвинда рывком подтащили к паланкину. Руку украшали самые длинные ногти, которые ему когда-либо доводилось видеть у кого-либо, кто не мурлыкает и не мяукает.— Каутау!
— Не понял? — переспросил Ринсвинд.
— Каутау!
Сверкнули мечи.
— Я не понимаю, что вы от меня хотите! — возопил Ринсвинд.
— Каутау. Пожалуйста, — прошептал голос у самого его уха.
Голос этот не отличался особым дружелюбием, однако по сравнению со всеми остальными голосами он звучал как нежная песенка. Создавалось
впечатление, что обладатель голоса — довольно молодой человек. И этот человек очень неплохо говорил по-морпоркски.
— Кау что?
— Ты не знаешь значения этого слова? Падай на колени и прижимайся лбом к земле. Если хочешь когда-нибудь еще раз надеть шляпу.
Ринсвинд чуть помедлил. Он родился свободным морпоркцем, а свободные морпоркцы очень гордые люди, они никогда не встанут на колени перед
каким-то, не хотелось бы слишком сильно это подчеркивать, иностранцем.
С другой стороны, свободные морпоркцы, может, и стали такими гордыми потому, что им не рубят головы направо-налево.
— Так-то лучше. Отлично. А откуда ты знаешь, что при этом нужно благоговейно трепетать?
— О, это я сам сообразил.
Ленивым движением пальца рука подала еще один знак.
Стражник врезал Ринсвинду по лицу перепачканным в грязи «КАК Я ПРОВЕЛ…». Ринсвинд виновато схватил листки, а стражник поспеть ' обратно к своему господину.
— Эй, голос? — позвал Ринсвинд.
— Да?
— А что будет, если я потребую неприкосновенности, поскольку являюсь гражданином другой державы?
— Ты не поверишь, какие вещи можно сотворить с гражданами других держав при помощи рубахи из колючей проволоки и обыкновенной терки для сыра.
— О.
— А еще в Гункунге есть пыточных дел мастера, попав к которым, ты будешь жить долго, очень долго.
— Утренняя гимнастика, диета с высоким содержанием клетчатки и всякое такое прочее, да?— Нет. Так что лучше молчи в тряпочку, и, если повезет, тебя отправят рабом во дворец.
— Везение мое второе имя, — буркнул Ринсвинд. — А первое, кстати, Не.
— И не забывай пресмыкаться и благолепно бормотать.— Приложу все усилия.
Опять появилась белая рука. Рука держала клочок бумаги. Стражник взял клочок, повернулся к Ринсвинду и прочистил горло.
— Внемли же мудрости и справедливости того, что изрек районный комиссар Ки, смердящий клуб болотных испарений! В смысле клуб, конечно, не он, а ты!
Стражник еще раз прочистил горло, поднес Листок к глазам и, старательно увязывая слоги друг с другом, принялся читать:
— Белый пони бежит чрез цветки… хр… хр…
Повернувшись, стражник шепотом посовещался с занавесками и продолжил:
— …Хрю… зан… тем… хрюзантем.
Хладный ветер шевелит
Лепестки абрикоса. Отошли его во
Дворец быть рабом,
Пока не осыплются придатки
Все напрочь."
Остальные стражники зааплодировали.
— Подними голову и восторженно хлопай.
— Боюсь, придатки осыплются.