"Посол Минтон подошел к балюстраде, нависшей над морем, неся с собой венок в футляре. И он сказал поразительную речь в честь "Ста мучеников за демократию". Он восславил павших, их родину, жизнь, из которой они ушли, произнося слова "Сто мучеников за демократию" на местном наречии. Этот обрывок диалекта прозвучал в его устах легко и грациозно.
Всю остальную речь он произнес на американо-английском языке. Речь была записана у него на бумажке - наверно, подумал я, будет говорить напыщенно и ходульно. Но когда он увидел, что придется говорить с немногими людьми, да к тому же по большей части с соотечественниками - американцами, он оставил официальный тон.
Легкий ветер с моря трепал его поредевшие волосы.

- Я буду говорить очень непосольские слова,- объявил он,- я собираюсь рассказать вам, что я испытываю на самом деле.

Может быть, Минтон вдохнул слишком много ацетоновых паров, а может, он предчувствовал, что случится со всеми, кроме меня. Во всяком случае, он произнес удивительно боконистскую речь.

- Мы собрались здесь, друзья мои,- сказал он,- чтобы почтить память "Сита мусеники за зимокарацию", память детей, всех детей, убиенных на войне. Обычно в такие дни этих детей называют мужчинами. Но
я не могу назвать их _мужчинами_ по той простой причине, что в той же войне, в которой погибли "Сито мусенкки за зимокарацию", погиб и мой сын.
И душа моя требует, чтобы я горевал не по мужчине, а по своему ребенку.
Я вовсе не хочу сказать, что дети на войне, если им приходится умирать, умирают хуже мужчин. К их вечной славе и нашему вечному стыду, они умирают именно как мужчины, тем самым оправдывая мужественное ликование патриотических празднеств.
Но все равно все они - убитые дети.
И я предлагаю вам: если уж мы хотим проявить искреннее уважение к памяти ста погибших детей Сан-Лоренцо, то будет лучше всего, если мы проявим презрение к тому, что их убило, иначе говоря - к глупости и злобности рода человеческого.
Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи. Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек.
Я не хотел бы показаться неблагодарным - ведь нам сейчас покажут отличный военный парад, а это и в самом деле будет увлекательное зрелище.
Он посмотрел всем нам прямо в глаза и добавил очень тихо, словно невзначай:
- И ура всем увлекательным зрелищам!
Нам пришлось напрячь слух, чтобы уловить то, что Минтон добавил дальше:
- Но если сегодня и в самом деле день памяти ста детей, убитых на войне,- сказал он,- то разве в такой день уместны увлекательные зрелища?
"Да",- ответим мы, но при одном условии: чтобы мы, празднующие этот день, сознательно и неутомимо трудились над тем, чтобы убавить и глупость, и злобу в себе самих и во всем человечестве.
- Видите, что я привез?-спросил он нас.
Он открыл футляр и показал нам алую подкладку и золотой венок. Венок был сплетен из проволоки и искусственных лавровых листьев, обрызганных серебряной автомобильной краской.
Поперек венка шла кремовая атласная лента с надписью "Pro patria!"*. /* "За Родину!" (лат)/
Тут Минтон продекламировал строфы из книги Эдгара Ли Мастерса "Антология Спун-рйвер". Стихи, вероятно, были совсем непонятны присутствовавшим тут гражданам Сан-Лоренцо, а впрочем, их, наверно, не поняли и Лоу Кросби, и его Хэзел, и Фрэнк с Анджелой тоже.

Я первым пал в бою под Мишенери-Ридж.
Когда мне в сердце пуля залетела,
Я пожалел, что не остался дома,
Не сел в тюрьму за то, что крал свиней
У Карла Теннери, а взял да убежал
На фронт сражаться.
Уж лучше тыщу дней сидеть у нас в тюрьме,
Чем спать под мраморным крылатым истуканом,
Спать под плитой гранитной, где стоят
Слова "Pro patria!".
Да что же они значат?

- Да что же они значат? - повторил посол Хорлик Минтон.- Эти слова значат: "За родину!" За чью угодно родину,- как бы невзначай добавил он.
- Этот венок я приношу в дар от родины одного народа родине другого народа. Неважно, чья это родина. Думайте о народе...
И о детях, убитых на войне.
И обо всех странах.
Думайте о мире.
И о братской любви.
Подумайте о благоденствии.
Подумайте, каким раем могла бы стать земля, если бы люди были добрыми и мудрыми.
И хотя люди глупы и жестоки, смотрите, какой прекрасный нынче день,- сказал посол Хорлик Минтон.- И я от всего сердца и от имени миролюбивых людей Америки жалею, что "Сито мусеники за зимокарацию" мертвы в такой прекрасный день.
И он метнул венок вниз с парапета".

Курт Воннегут, "Колыбель для кошки"